77 лет назад 22-го июня случилось страшное — подонки из Европы перешли все границы и началась Великая Отечественная война. Закрутилась мясорубка, в которой миллионы абсолютно разных мирных человеческих судеб соединились в одну общую народную военную долю. «Здесь нет ни одной персональной судьбы — все судьбы в единую слиты...», — лучше Высоцкого не выразить. Четыре года родные, близкие и далёкие наши сограждане думали, страдали, вкалывали, сражались, верили и умирали в унисон, заодно и только потому победили...
Я уже писал про своего дядю Николая Желтова, в 22 года сложившего голову на польской земле, и цитировал строчки из его последнего не совсем грамотного письма домой в Рассказово:

«4/ IX-44 г.
Здравствуйте многоуважаемые родители Мама, Папа, братья: Виктор, Петр, сестра Рая, зять Тихон Павлович и их дочка Алечка...  Погода здесь в бывшей Польше стоит хорошая: то идет дождь, а после тепло. Мы прошли около 800 км и везде урожай хороший... Но ничего кончится буйное время и тогда вернусь домой и заживем счастливой жизнью... Мама тебя я прошу береги свое здоровье. Ведь мама ты должна за нами еще пожить, а то ведь отдыха ты еще не видала... Обо мне не беспокойся. Меня, ты знаешь, не возьмет ни снаряд ни пуля... Целую, целую, целую...».

А вот другое послание (с изумлением прочитал его недавно в журнале «Новый мир») из тех же самых мест, написанное почти в то же самое время девятнадцатилетним Георгием Эфроном — сыном поэтессы Марины Цветаевой. Адресовано оно тёте (сестре отца) и её подруге. Мамы тогда уже не было на свете. Это письмо тоже оказалось последним.

«4/ VII-44 г.
Дорогие Лиля и Зина!
Довольно давно Вам не писал; это объясняется тем, что последнее время мы только и делаем, что движемся, движемся, движемся, почти безостановочно идём на запад: за последние два дня мы прошли свыше 130 км (пешком)! И на привалах лишь спишь, чтобы смочь идти дальше. Теперь вот уже некоторое время, как я веду жизнь простого солдата, разделяя все её тяготы и трудности. История повторяется: и Ж. Ромэн, и Дюамель, и Селин тоже были простыми солдатами, и это меня подбодряет! Мы теперь идем по территории, находящейся за пределами нашей старой границы; немцы поспешно отступают, бомбят наступающие части, но безуспешно; т.к. движение вперед продолжается. Население относится радушно; народ симпатичный, вежливый; разорение их не особенно коснулось, т.к. немцев здесь было довольно мало, а крестьяне — народ хитрый и многое припрятали, а скот держали в лесах. Итак, пока мы не догнали бегущих немцев; все же надо полагать, что они где-нибудь да сосредоточатся, и тогда разгорятся бои. Пейзаж здесь замечательный, и воздух совсем иной, но всего этого не замечаешь из-за быстроты марша и тяжести поклажи. Жалко, что я не был в Москве на юбилеях Римского-Корсакова и Чехова!
Пишите! Привет. Преданный Вам Мур».

Незадолго до войны Георгий (по-домашнему Мур) вместе со знаменитой мамой переехал в СССР из Франции, где вырос и которую считал родиной. Великолепно образованный почти француз, знаток искусств, мечтавший о литературной деятельности, и не шибко учёный сын рассказовского шорника мой дядя Коля, оба они, когда потребовалось, с честью, можно сказать, плечом к плечу прошли по одной и той же военной дороге, хлебнули одного и того же солдатского лиха, написали перед смертью такие разные по форме, но такие похожие по содержанию письма и погибли за нас на чужбине практически одновременно, упокоились рядышком в одинаковых братских могилах.
Спасибо Вам, дорогие верные мальчишки! Вечная память!