Благодаря моей тётушке Зинаиде Борисовне Широковой (Поповой), месяц с небольшим назад отметившей 94-летие, я хоть что-то знаю о своих предках с маминой стороны.
Прадед Иоанн Попов был приходским батюшкой. Его жену Елену Ивановну тётя Зина запомнила так: ...Простая милая старушка в платочке, завязанном под подбородком, в рабочем фартуке, с «козьей ножкой» в руках (покуривала моя прабабка попадья!). Лицо продолговатое с резкими морщинами вокруг рта. Умерла во время Отечественной войны в потоке беженцев. Могилка её неизвестна...
Детей у них было трое: Александр, Борис и Елена. Средний по возрасту Борис Иванович Попов — отец моей мамы Нины Борисовны и, соответственно, мой дедушка — стал священником и попал под смертельный атеистический «замес» в 1937 году.
А бабушка Лидия Митрофановна Базилевская выросла в воронежском городе Павловск в хорошо до революции обеспеченной семье. Сохранился документ — формулярный список от 1915 года, где о её родителях, братьях и сёстрах написано следующее: «Коллежский Асессоръ Митрофан Ефимович Базилевский (второй мой прадед по маминой линии), секретарь Павловского Уезднаго съезда Воронежской губернии, от роду 51 года, вероисповедания православного. Имеет серебряную медаль на Александровской ленте в память мирнаго царствования в Бозе почившего Императора Александра III, женат на Анне Васильевне Аристовой, имеет детей, родившихся сыновей: Александра, Евгения, Михаила, и дочерей: Лидию, Елизавету, Марию, Надежду...». В графе «из какого звания происходит» написано — «сын диакона». В графе «есть ли имение благоприобретенное» — «имеетъ в гор. Павловскъ дом с флигелем».
Из записок тёти Зины: ...Митрофан Ефимович в своё время получал 1000 рублей в год, мог содержать и большую семью, и большой дом, который я прекрасно помню. В 1930 году мы жили в нём вместе с Ниной. К тому времени хозяина уже не было в живых, полдома занимали какие-то жильцы, а половина Анны Васильевны выглядела так: рядом с жёлтым деревянным крыльцом рос куст сирени, и стояла бочка с водой. Застеклённая веранда с полом, окрашенным охрой, называлась «выход». По левую сторону большого темноватого коридора — три комнаты... И, наконец, гостиная — светлая, с большими, по-моему, их было 4, окнами; между ними — кресла, на подоконниках — цветы, справа — «горка» с красивой посудой. Дом продали году в 1946-ом. Какая-то сумма досталась мне. Деньги в то время были обесценены. Помню, что купила на них селёдку перед отъездом в Абакумовку на каникулы. Адрес этого дома в 30-е годы: Въезжая, 30. Недалеко Дон. Во дворе чистый, белый песок...
О родословной Анны Васильевны ничего не знаю. Она была хорошей хозяйкой, родила и выпестовала семерых детей, содержала в красоте и чистоте дом свой. В последние годы жила у младшей дочери — нянчила внучат в сталинградской Надиной квартире, пока их всех не выгнали из той квартиры на четыре стороны. Страдала подагрой. Ходила, согнувшись, её спина была почти параллельна полу. Всё время хлопотала. Готовила на всех. Умудрялась выпекать пресные пышки в непредназначенной для этого утермарковской печи (люди постарше помнят большие металические цилиндры-колонны для отопления помещений, их ещё неправильно часто называли голандками).
Умерла Анна Васильевна, как неоднократно сама себе загадывала — «чтобы никого не утруждать». Несла ложку с солью для готовящегося борща, упала и умерла. Соль рассыпалась рядом...

Стало быть, и Анна Васильевна мне прабабушка. О трагической судьбе её дочери Лидии Митрофановны (бабушки), если кому интересно, можно прочитать в публикациях «Поповны Поповы и красное колесо» от 22-го и 29-го октября, здесь же я предлагаю рассказ тёти Зины о моей бабушке двоюродной, младшей из семейства Базилевских — Наде.
Она жила в Сталинграде, куда в 1943 году Зинаида Борисовна (тогда ещё, конечно, просто Зина) приехала после школы из тамбовского села Абакумовка учиться на врача. Там на её глазах и развернулась эта непростая история:

Надежда Митрофановна была коммунисткой, рачительницей Советской власти, убеждённой атеисткой, я бы даже сказала, атеисткой воинствующей. Она разорвала все отношения со своей сестрой Лидой, когда та вышла замуж за священника — он был в глазах Нади чудовищем, врагом идейным и прочая, и прочая, и прочая, и не человеком даже.
Тётин же супруг Андрей Дмитриевич Рыбальченко, политработник Красной Армии, ушёл на войну и пропал без вести. Надежда работала в редакции областной газеты (она отлично знала и очень любила русский язык), а после разгрома гитлеровцев под Сталинградом — в комиссии партийного контроля в областном комитете...
Город был разрушен до основания. Помню обгоревшие остатки зданий, холмы из кирпичей, земли, ржавого металла, проволоки. Помню между теми холмами тропочки, по которым туда-сюда сновали люди. Людей было много, на их лицах не было никакого уныния, это меня тогда удивляло. Живыми и родными казались уцелевшие каменные фигурки детей, что у вокзала...
Здание обкома отстроили в первую очередь. Тётя рьяно относилась к службе. На работе её очень ценили, награждали разными медалями, выделили квартиру в Бекетовке — престижном районе, уцелевшем от бомбежек. Я знала двух высокопоставленных товарищей (Цвиклист и Молявко), признававшихся ей в любви...
И вдруг тётя Надя получает письмо от живого Андрея Дмитриевича из Печоры, куда он, оказывается, был сослан, помаявшись прежде какой-то срок в Гулаге. Дело известное: попал в немецкий плен, хлебнул лиха, ходил в полосатой робе смертника с нашивкой-мишенью в районе сердца; радовался, как ребёнок, освобождению, думал, что теперь-то домой, но на границе — арест и снова лагерь, уже свой родной советский...
Тёте предложили выбор — отказаться от мужа «врага-предателя», либо освободить себя и от работы в обкоме, и от льгот, и от квартиры. Ничуть не колеблясь, она выбрала второе. С большим трудом нашла должность машинистки в какой-то конторе. Переселилась с мамой Анной Васильевной и двумя детьми-школьниками в тёмную холодную барачную комнатку.
На собрании, во время которого Надежду Митрофановну лишали партбилета и всего остального ранее заслуженного, один человек не побоялся проголосовать против. После реабилитации Андрей Дмитриевич специально приезжал к нему в Сталинград, чтобы пожать руку...
Примерив на себя роль «отщепенца», вдоволь хлебнув большевистской нетерпимости, тётя Надя несколько переменилась во взглядах — смягчилась. Мы с ней даже подружились и переписывались потом...
Дождавшись разрешения (Анны Васильевны к тому времени уже не было в живых), тётя с детьми немедленно отправилась к мужу в северные края. А после реабилитации они выбрали для проживания южный городок Майкоп; были очень довольны — отогрелись. Там тётя Надя и похоронила своего Андрея Дмитриевича, а потом — и сына Александра.
Доживала долгий век она у дочери Галины в Москве. Умерла 12 февраля 2004 года в возрасте 89 лет.

Между прочим меня очень заинтриговала грустная, неясная и даже таинственная  повесть об Андрее Дмитриевиче. Вот что вдогонку я обнаружил в интернет-газете «Майкопские новости» от 09.04.2015:
...Среди тех, кому удалось выжить в аду, был и капитан Андрей Дмитриевич Рыбальченко... с удивительной судьбой, которая непостижимым образом переплелась с судьбой Героя Советского Союза Михаила Петровича Девятаева...
Захотелось вникнуть. О том, насколько это удалось, поведаю в следующий раз.