Ходячая Советская Энциклопедия. Окончание
К 90-летию моего отца Желтова Виктора Николаевича
(2 ноября 1927— 16 июля 1983)

Я не помню, как отец воспитывал. Вот мамину науку, её требовательные интонации в голосе, когда она приучала меня к порядку, контролировала школьную учёбу или исполнение домашних обязанностей, помню. А каких-либо специальных отцовских уроков, поучений, нотаций припомнить не могу. Да их, наверное, и не было. Конечно же, он мог и шлёпнуть, если вдруг чадо, по его выражению, начинало «дурь наваливать». «Что ж ты, друг мой ситный?!», — спрашивал он в такие моменты, и практически всегда этого хватало, чтобы привести «друга» в чувство. Виктор Николаевич был очень умным и мудрым, авторитет его в семье был космическим, он умел, с виду незаметно, направлять растущие и бурлящие детские амбиции в правильное естественное жизненное русло. Приглядывал, чтобы книги читались нужные, поощрял всякую здоровую инициативу и пресекал вредную: «Что ж ты, друг ситный?!». И как-то вроде бы само собой устроилось, что о добре и зле я сужу примерно так же, как отец; как и он, верю в семью, любовь, дружбу и ненавижу одиночество; скучаю по родному городу Рассказово; обожаю лес и речку; выбрал ту же профессию. В конце концов, как и он, «болею» за «Спартак». Осталось ещё постараться заслужить у моих детей-внуков хотя бы малость того уважения и благодарности, какие я испытываю к своему отцу. Надеюсь...

Из дневника Виктора Николаевича:
12 января 1980 г.   ...«Вся человеческая мудрость заключена в двух словах: Ждать и надеяться!». Этой фразой заканчивается одно из лучших, на мой взгляд, произведений великого рассказчика, очень любимого мной писателя и человека Александра Дюма «Граф Монте-Кристо». Я люблю его с детства, но, кажется, к старости эта любовь усиливается, и только сейчас я его по-настоящему начинаю понимать.
Добро и зло, подлость и справедливость, страдание и возмездие — эти понятия всегда волновали умы человеческие, самые светлые, самые бескорыстные в своем стремлении к истине! И во все времена людям, во всяком случае, мыслящим, хотелось, чтобы восторжествовало добро, честность, порядочность, справедливость, чтобы все эти замечательные качества были вознаграждены... здесь на земле, а не в раю, чтобы зло было разоблачено и наказано не в загробной жизни, а здесь на земле.
К сожалению, ...своекорыстные люди лучше приспособлены к земному существованию, все их помыслы сосредоточены только на себе, ...они не знают... жалости. Хотя я, видимо, выразился не точно, жалость, наверное, им не чужда, ведь жалеть можно и скотину, и вещи. Точнее будет сказать, что им не ведомо чувство сострадания. Поэтому они всегда и всюду строят свое благополучие за счет других и преуспевают в этом.
Люди же честные, добрые, открытые — всегда жертвы, всегда беспомощны, безоружны перед злом, которое, к тому же, редко выступает в своем настоящем обличье и почти всегда рядится в одежды добропорядочности, благопристойности.
Люди добрые всегда Дон Кихоты, чудаки ненормальные, не умеющие жить. Их поступки... непонятны, а потому подозрительны, и только после... смерти немногие... оценивают их.
Жди и надейся! Только эта человеческая мудрость помогает людям честным и добрым выжить в злом мире...
Парадокс: для того чтобы восторжествовало добро и справедливость нужна сказка, как у Дюма, нужно чудо, нужна вера в бога... или революция...

Будучи довольно «колючим» в отношениях с людьми, отец умиротворялся, соприкасаясь с природой, которую боготворил. Правда, он не любил осень, хоть и родился в ноябре. Почему-то был уверен, что уйдёт из жизни именно в холод, дождь и слякоть. Все же остальные времена года неизменно вызывали в нём поэтические чувства и настроения, и желание выразить эти чувства в стихах, например, про зимнее Рассказово:
Зима на лапах снежных
Прокралась в город ночью,
А ветерок мятежный
Уж тянет песню волчью.
Среди домов, заборов
Он заблудиться может,
Тоскуя о просторах,
Он лезет вон из кожи.
С тоски, со зла, наверно,
В людском обжитом царстве
Занялся откровенно
Он мелким хулиганством:
Прохожему за ворот
Насыпал снег колючий,
Усталый сонный город
Он грохотом замучил.
Стучится под оконцем,
Свистит и озорует,
Пока мороз и солнце
Его не образумят.

Или про самый долгожданный весенний цветок:
В лесу не слышен птичий гам.
Лежат поляны в грязно-белой раме.
Еще морозы по ночам
Лесную землю превращают в камень.
А на пригреве, под кустом,
Едва заметный в прошлогоднем соре,
Зеленым узеньким лучом
Весне подснежник семафорит.

Очень жалко, что неоконченным осталось вот это его летнее признание в любви:
Тамбовщина лесостепная...
Ни гор высоких, ни морей,
Люблю тебя, моя родная,
Люблю размах твоих полей.

Лишь кое-где прижмется к речке
Густой задумчивый лесок,
За ним — белок цветущей гречки,
За ней — подсолнуха желток.

А там весенним половодьем
Волнуется под ветром рожь...
Такое русское раздолье
Пешком и в год не обойдешь!

Всё любит здесь простор широкий,
Деревня — так на много верст...

Виктор Николаевич замолчал и внезапно ушёл в разгар жаркого и сухого лета, не договорив, не дописав, не додумав, не дожив... до осени...
Светлая вечная память!