Принимая по телефону поздравления, тётя Зина сообщила, что ожидает официальных гостей ‒ представителей местной власти и поэтому очень волнуется. Хотя, казалось бы, что уж ей так волноваться? По профессии она детский врач, а потому большинство односельчан, (наверняка, и кто-то из нынешних начальников, да и их родителей тоже) её бывшие сильно повзрослевшие подопечные.
Живёт Зинаида Борисовна в станице Сергиевской, что в Волгоградской области, в деревянном домике почти на самом берегу очень резвой речки Медведицы, без устали несущей свои воды к Тихому Дону. А родилась тётушка в семье православного приходского священника в то самое тяжкое для служителей культа революционное богоборческое время, которое и для многих служителей, и для их родных оказалось не только страшным, но и смертельным. Зинаида Борисовна тоже, конечно, хлебнула лиха, но ничего, справилась. Выжила, выросла вполне советской, выучилась, полюбила, нарожала детей и отработала на славу... Она стала прекрасным медиком, правда, мечтала быть литератором. Но учиться на писателя дочке «врага народа» тогда не разрешили. На врача ‒ можно, на писателя ‒ нет!
Мы с сестрой долго упрашивали тётю повспоминать семейное прошлое, и когда наконец некоторое время назад она подарила нам несколько исписанных листочков, стало абсолютно ясно, что, провернись в истории то жёсткое красное колесо чуточку иначе, Зинаида Борисовна обязательно бы прославилась на литературном поприще.
Я тогда сразу опубликовал её рассказ, сегодня же повторяю отрывок, где тётушка описывает, наверное, самые памятные впечатления детства в 20-х и 30-х гг. прошлого века; в них ещё живы и папа Борис Иванович, и матушка Лидия Митрофановна и братик Юра, и любимые сестрёнки Нина (моя будущая мама), и Зоя. Кажется, получилась настоящая поэма в прозе, правда, очень горестная, но и не безнадежная. Тем более, что продолжение тётушкиной жизни, думается, можно считать вполне благополучным.
«ДЕТСКИЕ КАРТИНКИ
Мы в каком-то селе Воронежской области. Низенькая, маленькая хибарка. Единственное очень пыльное оконце чуть ли не у пола. Запрет на общение с людьми. Грубый, хриплый, очень громкий окрик за окном: "Прекратите разговор, потушите лампу!". По рассказам мамы, несмотря на изоляцию, соседские женщины ухитрялись под покровом ночи положить под окно что-то съестное и оставить дрова на крыльце...
В комнате стоит светловолосый мальчик лет десяти. Мама быстро-быстро обвивает его туловище куском холста (чтобы сберечь у людей), он надевает рубашку, подпоясывается и уходит. Мальчик, принёс большую глиняную чашку, наполненную душистым подсолнечным маслом, в котором плавают пышки. Мамины восторги...
Зима. В оконце с трудом пробивается солнечный свет. Вдруг с грохотом открывается дверь, и заходят несколько товарищей. Не говоря ни слова, стаскивают с постели покрывало, расстилают на полу и скидывают в него всё, что есть в хибарке (этого всего было так мало, что хватило одного узла). После их ухода в сторонке обнаруживается сумочка с мукой, оставленная кем-то из команды. (Мне 4 года)...
Слепящее весеннее солнце. Грязь. Небольшая тележка с лошадкой, мама с папой складывают пожитки. За тележкой стоят женщины и плачут. Папа их утешает. Лошадка трогается, идём по грязи за нею, я несу лампу. Переезжаем...
Лютая зима. Мы, дети, на санях накрыты рядном. Все едем к бабушке (маминой маме) в Павловск, так как гонят отовсюду. Вот-вот должна родиться Зоя. Бабушка принимает только меня и Нину (от священника шарахались, как от зачумлённого). Родители уезжают на той же подводе. (Зоя родилась в избе у добрых людей, в какой-то деревне, не помню её названия, и Зоя не знает)...
Я, папа и тётя Маруся (любимая мамина сестра, учительница) едем в поезде. Тётя находится в другом купе (не решилась сесть вместе со священником). Я хочу туда сходить, но папа строго запрещает. Купе ‒ это отсек в тёмном, грязноватом, холодном, неуютном общем вагоне. Разговоры справа-слева. А мы с папой одни...
Мы на Кубани. Живём в сторожке, рядом с красивейшим, недавно построенным, высочайшим храмом Казанской Божьей Матери. Мебель у нас из Павловска (приданое мамы) ‒ комод, большой письменный стол, никелированная кровать, два хороших стула...
Папа служит в церкви. Народу мало. У папы красивый голос, проповеди его чудесны и трогают душу. Мама говорит: "Больше всего люблю мужа, когда он служит". Мне очень нравится наша церковь (взорвали при Хрущёве), тысячу раз обхожу её, взбираюсь по бесконечной железной винтовой лестнице на колокольню, откуда люди видятся очень маленькими. Папа разрешает мне позвонить...
Лето. Стук в дверь. Входят незнакомые, но вежливые люди. Обращаются к папе уважительно по отчеству. Предъявляют бумажку, проводят конфискацию. Мы остаёмся в голых стенах. Нет ни комода, ни письменного стола, ни никелированной кровати, ни стульев. А папа с мамой даже вроде бы и не огорчены, они улыбаются, обсуждая, как Юра протягивал дяде свои штанишки, а добрый дядя не взял их...
Ростов-на-Дону. Мы с Ниной в комнате матери и ребёнка на вокзале. (Мне 7 лет, Нине 5). Высокая, полная дама очень громко объясняет своим детям: "Это дочки попа, играть с ними нельзя!". И повторяет фразу снова. Кто-то, вроде, ей возражает.
Гладят бельё. Я впервые вижу электрический утюг, мне даже разрешают немного погладить...
Осенний, прохладный, солнечный день. Вернее, утро. На колокольне что-то делают люди. Я стою около нашей сторожки среди женщин, которые плачут. Сверху кричат, чтобы расходились (еле слышно, так высоко), никто не уходит. Какая-то женщина произносит фразу: "Какие он реи вставлял!". Какие такие реи, я не знаю. Слышу грохот упавшего колокола, кусочек от него откалывается. Маленькие колокола падают целыми...
Мы с Ниной в школе. Одноклассники лопают принесённые завтраки. Мы глотаем слюнки...
Голод почти всегда с нами. Особенно после того, как закрыли церковь. Папа уехал ‒ ищет новое место. Мы побираемся. Идём втроём ‒ я, Нина и Юра. Вперёд посылаем брата, сами стесняемся. Подают мало. Голод, голод. 1933 год...
Тамбовская область. Мы переехали из Берёзовки (церковь закрыли и там), в Абакумовку, что в пяти километрах. Папа венчает наших соседей ‒ это его последняя служба.
(Мне 13, Нине 11, Юре 9, Зое 7. Маме 39 лет)...
Глухая, тёмная, ветреная, холодная ноябрьская ночь. Часа четыре. Стук в дверь. Входят суровые молодые вооруженные люди. Объявляют об аресте папы, начинают обыск, хотя обыскивать нечего. У нас две железные кровати, матрасы соломенные на досках. Сундучок с бельём-старьём, стол грубо обструганный, лавки такие же. Ещё угол перед иконами. На нём лежит большой серебряный крест на длинной, крупной цепи. (Крест, разумеется, забрали, как и мамины гимназические альбомы с фотографиями и стихами, выведенными очень красивым почерком, помню одно название "Мост вздохов". Забрали и Нинину фотографию: сестра сидит на пне дерева в белом платье, роскошные кудрявые волосы ‒ просто глаз не отвести!).
Люди ищут оружие. Переворачивают кровати, трясут тряпьё, шарят по углам в сенцах, светят фонарями.
Последние папины слова маме: "Береги детей". Папу уводят. Зловещий рассвет. Восток ярко красный, разодранный чёрными, линейными тучами. Ветер. В ту ночь в нашем маленьком селе обезвредили навсегда 17 "врагов народа"».
- Зинаида Борисовна в 1952 году.
- Родители Борис Иванович и Лидия Митрофановна в 1925-ом
Ваши комментарии
Добавить комментарий