Сегодня День рождения любимого артиста. Захотелось, извините, "примазаться" к дате, повторив эту давнюю историю.

ПРИКОСНУТЬСЯ К СЛАВЕ ПОД КОЛПАКОМ У КГБ
В Москве по перрону Казанского вокзала в штатском демисезонном бежевом пальто и в коричневой шляпе шагал штурмбанфюрер Штирлиц и ел мороженое из вафельного стаканчика. Я представился. «Слава», — произнёс он в ответ и протянул правую руку. «Слава», — увидел я небольшую татуировку между большим и указательным пальцами на левой, когда он перехватывал пломбир. Так я познакомился и даже прикоснулся к Славе — Вячеславу Васильевичу Тихонову...
В конце ноября 1978 года в городе Ульяновске состоялась премьера кинофильма «Фронт за линией фронта». Организацией этого мероприятия занималось Всесоюзное объединение «Союзинформкино», в котором я тогда работал. Из столицы десантировалась творческая группа: режиссёр фильма Игорь Гостев, исполнитель главной роли знаменитый Вячеслав Тихонов и я — с боку припёка — «московский представитель». Всё прошло по плану: киносеансы, встречи со зрителями, экскурсия в скромный домик-музей семьи Ульяновых, торжественный банкет за счёт принимающей стороны (местного Управления кинофикации и кинопроката) и обязательное посещение воздвигнутого к 100-летию вождя грандиозного Ленинского Мемориала. Вне расписания перед самым отъездом нас пригласил на ужин глава КГБ области пожилой сухонький генерал. Приём состоялся в ресторане по соседству с Мемориалом. Обслуживался только наш столик на четверых, других посетителей не было. Ни до, ни после я не удостаивался подобной чести — сидеть рядом, беседовать и даже выпивать одновременно с народным артистом СССР и с генералом госбезопасности.
Несомненно, в первую очередь (думаю, что и во вторую, и в третью) хозяину хотелось пообщаться с Вячеславом Васильевичем, с «коллегой», так сказать, популярность которого в то время просто зашкаливала, благодаря легендарной роли советского разведчика в телефильме «Семнадцать мгновений весны». О чём разговаривали взрослые мужчины (мне-то было всего 23, и я больше помалкивал), помню плохо: кажется, немного о кино, больше о политике, женщин не обсуждали — для этого компания всё-таки была не очень тесная. Пили в меру, ели вкусно, особенно гости нахваливали мясо в горшочках. О сервисе судите сами: у Тихонова закончились почти американские сигареты «Союз Аполлон», эту марку тогда выпускала фабрика «Ява» совместно с «Филипп Моррис» в честь исторического советско-американского космического полёта в 1975-ом. В столице-то сигареты продавались, а в провинции на них был дефицит (как и на многое другое в то время), и в ресторане их не оказалось, да и не бывало. Пока официантка со слезами на глазах и в голосе извинялась перед кумиром всех советских женщин, а тот её успокаивал, говоря, что без проблем покурит то, что есть, генерал как-то по-особенному пошевелился, мгновенно из-за его спины тихо появился человек, генерал что-то шепнул, и человек исчез. А минут десять спустя, перед Тихоновым лежал целый блок его любимого курева.
Часа через полтора-два, когда атмосфера за столиком стала совсем непринуждённой и душевной, я начал осторожно высказывать опасения опоздать (это была моя ответственность) на поезд, так как близился час отправления, а надо было ещё заехать в гостиницу за вещами. Хозяин, философски посетовал на скоротечность всего хорошего в жизни и уже совсем как волшебник добродушно заверил, что поводов для беспокойства никаких нет, что нас проводят, а состав ни за что не отправится, пока мы не займём свои места. Естественно, волнения сразу улеглись, однако, на самом деле пришла пора прощаться. Обнялись и разъехались. Нам предоставили чёрную Волгу, и, кажется, ещё машину сопровождения.
Задерживать поезд чекистам не пришлось, на вокзал мы поспели вовремя. Здесь делегации предстояло разделиться: старшим и прославленным полагался спальный вагон, мне же родная организация оплачивала только обычный купейный. Однако то был вечер сюрпризов — вдруг оказалось, что по дороге от ресторана мой статус неожиданно повысился, и в поезде меня ожидало привилегированное место в соседнем с моими спутниками двухместном купе. А в качестве заключительного эффектного штриха генеральского гостеприимства на купейном столике красовался знакомый ресторанный аппетитный горшочек с мясом.
Всю дорогу я ехал один, похоже, ко мне не велено было кого-либо подселять. Для знаменитых соседей подобные почести, может, и были привычными, я же — совсем недавний пионер из тамбовского города Рассказово — с трудом осознавал происходящее. Вроде бы всё было обыденно, негромко и спокойно, но в то же время казалось абсолютно нереальным и чудесным. Сказочно комфортная жизнь, где любые проблемы разрешаются вмиг и безусловно. Так ведь и за деньги не устроишься. Рядом с великим Славой в атмосфере всенародной любви и благодарности под покровительством самой мощной организации СССР удалось мне некоторое время понежиться, так сказать, на халяву. Это было ни капельки не заслуженно, но чертовски приятно.
Доехали без приключений. Вполне возможно, что вежливые молодые люди негласно провожали нас до самой столицы, что они проконтролировали и мой заход в вагон-ресторан, где я, юный и ненасытный, «догуливал» перед сном. При расставании в Москве Вячеслав Васильевич на афишке фильма подписал автограф: «Серёжа, больших тебе успехов в жизни. Спасибо за опеку и всё хорошее. Вячеслав Тихонов. 19 ХI 78». С гордостью храню эту реликвию, почему-то нисколько не смущаясь тем, что настоящим опекуном в той командировке, конечно, был не я...

На фото: Игорь Гостев (второй слева), Вячеслав Тихонов (четвёртый слева), «с боку припёка» московский представитель (первый слева) на фоне Ленинского Мемориала с начальниками кинофикации и кинопроката города Ульяновска. 1978 г.

С ЧИСТО РОССИЙСКИМ СТАРЫМ НОВЫМ ГОДОМ, ДРУЗЬЯ!

Москва, Олимпийская деревня, ноябрь накануне зимы.

В уголке былого сада исчезнувшей усадьбы несуществующей ныне московской деревни Никулино.

К 55-летию Рассказовской Средней школы № 8
и к 50-летию нашего её окончания


На фото: 1997 год. 25 лет спустя на пороге школы. Слева направо стоят: Галина Козловцева (Лазуткина), Лилия Иванова (Павлова), Венера Григорьевна Замбер, Елена Сиденко, Галина Преображенская (Руди), Григорий Иванов, Зоя Кочетова, Геннадий Кочетов, Надежда Лазарева, Галина Решетина; сидят: Анатолий Черёмухин, Вячеслав Козловцев, Михаил Преображенский, Николай Ярыгин.

На банкете в Луке все те же, а третья слева в верхнем ряду — Галина Давыдова (Баранова).

«СПАСИБО, ЧТО КОНЦА УРОКАМ НЕТ...»
В девятом вообще изменилось многое. Соученики, которые полностью удовлетворились восьмилеткой, рассредоточились по техникумам, ПТУ, а кто и сразу по рабоче-крестьянским трудовым коллективам. Толя Черёмухин, его неразлучный друг Вова Ишин, ребята с около-стадионной улицы Лермонтова — Толя Паршин, Витя Свиридов, кто-то ещё дружно отправились в Ленинград. Тогда в области был такой период: молодых тамбовчан настойчиво агитировали ехать учиться и работать в город на Неве. Подозреваю, что именно внутри этих наборов зародилась и постепенно организовалась печально знаменитая ленинградская преступная «тамбовская» группировка...
В школе же из остатков трёх параллельных классов собрали два, и мы — до той поры «Бэшки» — стали вдруг «Ашками» под классным руководством бесподобной Зои Викторовны Орловой, замечу попутно, моей родственницы (её муж и мой отец — двоюродные братья). Зоя Викторовна вела математику: алгебру с геометрией. Уроки у неё получались особенными, праздничными что ли. Казалось, она прямо-таки светилась от радости, когда знакомила нас с очередной теоремой или объясняла задачку, одновременно мелом на доске тщательно расписывая и твёрдо вычерчивая пути доказательств и решений. Почерк у неё был округлый, аккуратный, характерный. Я всегда ждал и завороженно следил, как она, возвращаясь к уже написанным буквам С, обязательно добавляла к каждой из них свой «фирменный» вертикальный штришок. С тех пор сам пишу эту букву таким же манером. Ненаглядная наша математичка при случае очень любила похвалить, но и повоспитывать, когда надо, умела. Делала она это тоже оригинально. Однажды на «классном часе», так, по-моему, назывался урок, на котором проводились разные воспитательные беседы, Зоя Викторовна предложила каждому по-дружески и по-комсомольски, а значит честно и принципиально, высказать своему товарищу в лицо всё, что он об этом товарище думает. В качестве «мальчика для битья» она выбрала вашего покорного слугу, и друзья моё лицо жалеть не стали. Было досадно и стыдно слушать про свои грехи, но я, как ни странно, тогда уже догадывался, что эта «порка» может быть мне полезна. Классная же прямо-таки виртуозным образом умудрилась не допустить никаких недоразумений и обид между обличителями и обличаемым.
Вообще-то какого-либо разделения на учёбу и воспитание не было, оба процесса происходили синхронно и одновременно. Авторитет учителя был непререкаем. Нам, ученикам, могло что-то не нравиться, казаться неправильным, несправедливым, мы могли между собой и роптать, и возмущаться, но почти все проблемы решались вроде бы сами собой внутри школы «по-домашнему» (вполне вероятно, что это моя память так благостно настроена), и почти всегда в конце концов до нашего ума доходило, что взрослые, наверное, правы. Жаловаться же родителям было немыслимо, да и бессмысленно: папа с мамой, может, и посочувствовали бы, но обсуждать, тем более с детьми, действия учителя не стали бы ни за что, а то бы ещё и «наваляли». Современные школьные взаимоотношения мне нравятся меньше, основываюсь на показаниях собственного внука...
А наши были на высоте! Аристов Валентин Павлович (пение и черчение), Ерова Елизавета Степановна (химия), Казакова Галина Петровна (немецкий язык), Котов Михаил Петрович (обществоведение), Огиевич Зинаида Петровна (физика), Петрова Александра Семёновна (литература), Полухин Николай Ефимович (астрономия), Севостьянова Анна Ивановна (физкультура у девочек), Селезнёва Лидия Васильевна (зоология, биология), Шубина Таисия Дмитриевна (немецкий язык). Очень боюсь, что кого-то не вспомнил...
Валентин Палыч на войне некоторое время служил в одном отряде с Зоей Космодемьянской. На наши жадные расспросы пожимал плечами, дескать, обычная с виду девчонка, кабы бы знать, присмотрелся бы повнимательней. На занятиях он периодически очень грозно предупреждал: «С хорошими и я хороший, а с плохими буду во сто крат хуже!». Но это никого не пугало — он был добрый и умел играть на мандолине.
В биографии Таисии Дмитриевны тоже значился фронт, да ещё и плен в концлагере Бухенвальд. Мы в изумлении делились между собой неизвестно откуда полученными сведениями, что якобы там в застенках изверги нацисты пытали её — резали грудь. А она с восхищением и любовью рассказывала нам о великой немецкой культуре и на языке оригинала декламировала Гёте: «Горные вершины спят во тьме ночной...».
Елизавета Степановна, которая по совместительству ещё «работала» мамой нашей закадычной подружки Томки из 2-й школы, будучи в хорошем настроении величала нас то бандитами, а то вдруг, вызывая к доске, провозглашала: «Отвечать будет Его (Её) Светлость имярек». И «Бандиты» и «Светлости» от такой химии, естественно, были в восторге.
А самой строгой безоговорочно признавалась Александра Семёновна, при её появлении в классе мы, нет, не вставали, мы вскакивали, равнялись, замирали по стойке смирно, и она решительно вела нас к вершинам русской словесности, как маршал Жуков к Великой Победе. Никаких шуточек при этом и неформальных отношений. Кремень! Однако своей золотой медалью я обязан именно её благожелательности. В экзаменационном сочинении, претендующем на пятёрку, не допускалось ни малейшей помарки, а я, засомневавшись, какую букву (кажется, выбирал между Е и И) следует написать, решил схитрить и изобразил нечто среднее между двумя этими литерами. Так и сдал. На следующее утро очень рано Александра Семёновна по телефону вызвала меня в совсем ещё пустую школу, завела в учительскую, выяснила вначале, знаю ли я злополучное правило, на котором запнулся, (я всё, конечно, к тому времени уточнил), отчитала за несобранность, а затем разрешила мне аккуратно уничтожить следы того «хитроумного» и, как я посчитал накануне, незаметного каллиграфического маневра. В Тамбов на утверждение отличной оценки работа отправилось в безупречном виде...

«ХОТЯ И ЖДЁШЬ С НАДЕЖДОЙ ПЕРЕМЕНЫ...»
В последнем школьном году, как мне кажется, заниматься учёбой все стали более прилежно — уже знали зачем. Сашка Смирнов, например, решил поступать в военное училище, так он у меня даже ночевал, когда бывали какие-нибудь сложности с уроками. Я спать укладываюсь в постельку, а он рядом за столом что-то дописывает, пыхтит.
По результатам десятилетки ещё двое наших: Лена Сиденко и Миша Преображенский, а также Галя Рогозина и Наташа Головкова из параллельного класса стали золотыми медалистами.
Однако, паиньками мы не были. И дерзили порой, и шухарили, и даже хулиганили. И уроки иногда не учили. Как-то отправились всей компанией в поход на Чистое озеро с ночёвкой, вернулись к вечеру в воскресенье довольные и уставшие, заленились, и все, не сговариваясь, проигнорировали домашнее сочинение, заданное самой Александрой Семёновной! Нет, вру, всё же один человек отписался. Ночью. Кто? Правильно! Сверхответственная Лазуткина.
Однажды в общем-то смирный Сева Кононов сразу по окончании урока вдруг сиганул из окна на главную площадь города. Со второго этажа! На спор! Много лет спустя немецкий лётчик Руст, можно сказать, повторил «трюк», приземлившись у Красной площади в Москве; многие важные генералы тогда лишились должностей. Вот и Елизавете Степановне, при которой случился Севкин прыжок, тоже досталось изрядно, это нам стало известно из «доклада» её дочери, а по совместительству нашего обожаемого «агента» Томы.
Славка Козловцев на большой перемене могучей лыжной рукой, не целясь, запулил снежок через весь двор в сторону крыльца, там толпилось много ученического народа, но заряд попал точно в глаз учительнице истории Лидии Александровне Пустоваловой, открывшей входную дверь аккурат в момент прилёта. А она помимо того, что преподавала, ещё служила каким-то начальником в Гороно (Городской отдел народного образования), и сознаваться-извиняться Славке пришлось именно в том внушающем страх и трепет заведении. К нашей мальчишеской чести, мы друга не бросили и на предполагаемую экзекуцию пошли вместе. Всё закончилось хорошо: учительский глаз не сильно пострадал, мы были прощены неожиданно легко, может, и потому, что повинились, хотя могли и «смыться», ведь толком-то кроме нас самих никто ничего не видел.
А то Сашка Смирнов откуда-то притащил в школу спирт, и мы прямо в умывальнике по капельке пригубили. Сдуру. Перед физкультурой. Я больше никогда в жизни не падал на ровном месте так много, так часто и так весело, как на том уроке, пытаясь выполнить какой-то норматив.
Вспоминается и настоящий кошмарный ужас, охвативший школу, да и весь город в связи с арестом ученика, фамилию которого я забыл. Он был старше нас на год. С виду типичный «ботаник», маленький, щупленький, в очках, и прозвище у него было подходящее — «Пынёк». В шахматы играл здорово. Арестовали «ботаника», а затем и осудили за убийство. Он и его старший брат в тёмном переулке (в тот переулок с хлебным магазином на углу я обычно с Пушкинской к дому заворачивал) подстерегли подвыпившего с получки мужичка, ограбили и забили до смерти.
Но то был эпизод из ряда, как говорится, вон, и лучше бы он вообще не вспоминался. А так «без фанатизма», полюбка и ссорились, конечно, и дрались мы, мальчишки, по разным для нас важным поводам, и даже частенько, и даже, бывало, жёстко. Как же без этого! Но дружбы было больше...

«ПОД ЗВУКИ НЕСТАРЕЮЩЕГО ВАЛЬСА...»
В 1972 году закончили мы школу и были этому несказанно рады. Дураки! Торопились во взрослую жизнь. На выпускном вечере мне подарили чемодан, и на следующий день, попрощавшись, я уехал в столицу. Оказалось, навсегда. И одноклассники разошлись-разъехались-разлетелись по интересам: получать высшее образование, работать, строить служебные карьеры, заводить семьи, на мир смотреть — искать счастье, короче.
Со временем кто-то вернулся, как, например, совместно отслужившие офицерский срок доблестный «батяня комбат» Гена Кочетов и его «боевая подруга» жена Зоя, которая, хоть и не училась с нами, но всегда пребывала в нашем дружеском строю. Возвратились из дальних странствий Коля Ярыгин, Толя Черёмухин, Толя Паршин. А многие надолго и не покидали родной Рассказово.
Некоторые же и вовсе не расставались. Накрепко связались семейными узами Миша Преображенский и Галя Руди, Саша Смирнов и Оля Ульянова. Ещё в школе влюбились, а, как только стало можно, поженились Гриша Иванов с Лилей Павловой. К сожалению, судьба отмерила им прожить вместе не самый длинный век, зато до самой смерти. Поистине любовь до гроба...
Через три года после выпускного сыграли свою свадьбу Галя Лазуткина и Слава Козловцев — «барышня и хулиган». Как ни странно — ведь произошло это знаменательное событие во время моей службы «у чёрта на куличках» в Забайкальской армии — я на свадьбе был, «мёд пил» и вот уже полвека продолжаю это радостное занятие, периодически наезжая к ним в гости.
Как любит повторять Славка, жизнь продолжается. Да! Неумолимо. С доходами и убытками, со смыслом и бессмыслицей, с весельем и горем. Что-то помнится, а больше, особенно в последнее время, забывается. Но вот стоит только где-то прозвучать или попасть на глаза слову ШКОЛА, и сразу внутри будто полоснёт неизбывной щемящей грусть-тоской, и горько-сладко заскучает душа по сбежавшему к следующим поколениям детству и по утраченному без вины гражданству нашему в Соединённых Штатах № 8.

На фото: 2022 г. На набережной в Рассказово действующие лица и в известной мере соавторы этих записок. Слева направо: Сергей Викторович Желтов, Галина Александровна Преображенская, Елена Ивановна Сиденко, Вячеслав Михайлович Козловцев, Геннадий Петрович Кочетов, Михаил Викторович Преображенский, Галина Анатольевна Козловцева.

Как смело уходили мы из Дома
под звуки вальса — хвост трубой!..
Вот нет уже и Гришки Иванова,
вот нет уже и Лильки Ивановой,
нет Ивлева, Ярыгина, Смирнова,
уж многих нет...
Так хочется – Домой!

P.S. Не так давно узнал, что наша Восьмая школа с каких-то пор уже и не 8-я вовсе, а значится в городском реестре под номером 4. Уполовинили! Очень расстроился, конечно. Да, понимаю, да, верю, что у реорганизаторов были на то неизвестные мне весомые резоны. Всё равно восьмёрку жалко. А на языке теперь настойчиво и бессмысленно вертится наша детская уличная рифма с этими самыми цифрами: «48 — половину просим!».

К 55-летию Рассказовской Средней школы № 8
и к 50-летию нашего её окончания


1972 г. Выпускной 10-й «А». Слева направо сверху первый ряд: Николай Ефимович Полухин, Александра Семёновна Петрова, Андрей Иванович Шарапов, Любовь Ионовна Ковко, Елизавета Степановна Ерова, Коля Ивлев; второй ряд: Серёжа Желтов, Сева Кононов, Галя Лазуткина, Нина Ермолаева, Зоя Викторовна Орлова, Слава Козловцев, Коля Ярыгин, Галя Новгородова, Галя Собачкина; третий ряд: Нина Свищ, Миша Преображенский, Лена Сиденко, Лиля Мурзина, Галя Барсукова, Таня Грачёва, Галя Решетина, Саша Смирнов, Галя Баранова, Вова Поздняков, Вова Цыпплухин; четвёртый ряд: Надя Лазарева, Тома Белякова, Таня Яковлева, Саша Шубин, Лена Кострова, Гена Кочетов, Гриша Иванов.

Лет с пяти до двенадцати я помню себя, как мне представляется, очень хорошо: непрерывно, последовательно и связно, а дальше картинки начинают рассыпаться. Этот текст — попытка собрать в кучку рассыпанное школьное.

«ПРОЙДИ ПО ТИХИМ ШКОЛЬНЫМ ЭТАЖАМ...»
Бог любит троицу. Рассказовских адресов, где государство учило меня читать, писать, запоминать и в меру способностей думать, было поочерёдно три. С первого по четвёртый классы я ходил (чаще бегал) в Начальную школу № 8, это где нынче Воскресная при Церкви; пятый закончил в школе № 1 на Пушкинской, а вот «догрызал гранит» обязательных ученических наук опять в Восьмой, но уже в Средней, которая в памятном 1967-ом году образовалась в угловом двухэтажном кирпичном здании, что через площадь от Начальной школы и бок о бок тогда с Горкомом КПСС на Советской улице. До нас там функционировал Интернат (чуть не написал Интернет!), в котором учились, воспитывались и проживали ребятишки со всего Рассказовского района преимущественно из многодетных не слишком обеспеченных семей. Были исключения: мой в то время сосед и, как показала практика, друг на всю жизнь Сашка Тихонов попал в интернатскую ватагу нечаянно из-за своего авантюрно-непоседливого характера, его отец Сергей Семёнович — инструктор Горкома — устроил сына «от греха подальше» к своей работе поближе. А когда Интернат перебрался в новостройку на окраине, Сашку почему-то перевели в СШ № 2. Так и получилось, что двор у нас с ним был один, а школы всегда разные...
Здание Восьмой Средней вполне историческое. Построено оно для местного купца Моисеева в начале ХХ века и по габаритам было вдвое меньше настоящего. Сторона, обращённая к площади, заканчивалась примерно там, где сейчас находится непарадный вход-выход. Для жилья ли дом предназначался, контора ли там была, магазин ли, может быть, и то, и другое, и третье — не знаю. Доподлинно же известно, что после пролетарской революции он послужил городу (а до 1926 года — селу) сначала в качестве Народного Дома с клубом, библиотекой и первым пионерским отрядом; потом суровая ЧОН (Часть Особого Назначения) занимала его во время подавления Антоновского восстания (отец моей тёти Люси — красный латышский стрелок Жан Карлович Фрейман — там наверняка отметился); а в 1931 году в доме наконец поселилось народное образование: сначала Педагогическое училище (которое, между прочим, закончил муж тёти Люси дядя Петя — Пётр Николаевич Желтов), а следом Школа-интернат, в связи с чем, видимо, и появилась солидная пристройка для аудиторий, спален, кухни, столовой и проч. Практически всё это хозяйство очень даже пригодилось и последним пока хозяевам, только спальни были переоборудованы в дополнительные учебные классы.
Один из таких на втором этаже, по левой стороне предпоследний, достался 6-му «Б», костяк его составили ребята и девчонки, вместе со мной организованно перешедшие на новое место учёбы из Первой школы. В соседнем «А» сконцентрировались выходцы из «белополянской» Шестой. И большинство остальных школьных «территорий» тоже было заселено «эмигрантами». Так что в новооткрытых «Соединённых Штатах» «индейцами», то бишь коренными обитателями, могли считаться исключительно первоклашки, как мой младший брат Андрей. Своеобразный «сплав народов» представлял из себя и штат учителей, а «президентом» (при нас бессменным), то есть директором стал Андрей Иванович Шарапов.
На первом этаже располагались начальные классы, спортзал, учительская, директорский кабинет, кабинеты завучей — Валентины Михайловны Преображенской и Венеры Григорьевны Замбер, там же обитала старшая пионервожатая Лариса Капранова; в особом отсеке находился класс физики с каморкой, в которой штатный лаборант заведовал инвентарём для опытов. На втором этаже, где занимались старшеклассники, были ещё помещения для изучения иностранных языков; кабинет домоводства для девочек и отдельно два выпускных 10-х класса рядом с Актовым залом. В полуподвалах размещались столовая с буфетом, мастерские с умывальником и склад спортивного снаряжения в основном с лыжами. Читальный зал и библиотека ютились в маленькой деревянной пристройке к фасаду на Советской, на том самом месте, где сейчас цветочная клумба.
Мне до сих пор иногда снятся школьные сюжеты: то захожу в класс и вдруг осознаю, что не выучил урока; то лихо перепрыгиваю-перелетаю со второго этажа на первый, не касаясь ступеней лестницы; а то (особо часто повторяется) через спортивный склад попадаю в какой-то подземный ход и куда-то всё пробираюсь настырно. Ещё, бывает, приснятся мастерские: я там стою среди верстаков и ничего не делаю в полной тишине. А ведь реально-то на трудах мы очень громко работали, практикуясь правильно держать в руках молотки, стамески и прочие напильники...

«УЧИТЕЛЬ НАС ПРОВОДИТ ДО УГЛА...»
С первым сентябрьским звонком в класс вошли две женщины и объявили, что они — Зинаида Григорьевна Березина и Лидия Александровна Лейзина — классная руководительница и воспитательница соответственно. На три года первая стала для нас школьной «мамкой» в урочное время, вторая — на так называемой продлёнке. В особо ответственных случаях они опекали нас совместно.
Зинаида Григорьевна преподавала русский язык и литературу. Учила без сомнения хорошо, как, впрочем, и полагалось каждому советскому педагогу, но я почти не помню её на уроках. Зато никогда не забуду, как после седьмого класса она бесстрашно сопровождала нас, два десятка 12-летних «гавриков» обоего пола — победителей школьного социалистического соревнования — на экскурсию в город-герой Волгоград. До того я лично в Тамбове-то побывал пару раз всего, а тут настоящее путешествие в огромный на весь мир известный славный город. До Камышина мы доехали поездом, а дальше целую ночь плыли по Волге на дизель-электроходе «Чайковский». Несколько дней жили в безлюдной из-за летних каникул тамошней школе, видели раздолбанный войной и фашистами легендарный Дом Павлова, побывали на Мамаевом Кургане... Грандиозно, впечатляюще, интересно! Только вот невозможно было привыкнуть к местной воде. На вкус и запах в ней было больше хлорки, чем собственно Н₂0. Нам объяснили, что по санитарным законам иначе нельзя: воду забирали из реки, а там нет-нет, да ещё всплывали трупы — жертвы страшной Сталинградской битвы.
На улицах стояла несносная жара, а вожделенное мороженное тоже воняло, и, к моему будущему стыду, тогда эта незадача казалась более трагедией, чем война, сжигавшая город, как казалось, уже целую вечность (а всего-то 25 лет!) тому назад. Может быть, из-за невкусного мороженного я не истратил все карманные деньги и на обратном пути в поезде купил большую копчёную рыбину к восторгу моего отца Виктора Николаевича. Дома первым делом напился чистой вкусной холодной родной водички из-под крана... и меня вырвало.
Лидия Александровна в поездке не участвовала по той же, я думаю, причине, по которой и другие ветераны, тогда ещё во множестве рядом здравствующие, избегали напоминаний о войне: они старались её хоть немного подзабыть. Наша воспитательница в великом звании медсестры, по сути девчонкой геройски отвоевала, но так ничего никогда о том прошедшем лихом времени нам не рассказала. Зато очень многое помогла правильно понять в настоящем и будущем, и сама нас всегда отлично понимала — и мальчишек и девчонок. Лидию Александровну занимали наши интересы, она любила посмеяться, умела поговорить серьёзно и рассудить не обидно, играла на гитаре и в шахматы, вела школьный драматический кружок. Она научила нас дружить. Теперь-то, почти целую жизнь спустя, я знаю, какой это драгоценный подарок она нам тогда преподнесла. Проживала Л.А. в родительском домике на Лесной улице, мы её там, помнится, однажды навестили, когда она надолго заболела. А потом они с товаркой Валентиной Ивановной, тоже учительницей, обосновались в миниатюрной служебной квартирке при «новом» Интернате, в который Лидия Александровна перешла работать, когда мы отправились в предпоследний девятый класс, где штатный воспитатель уже не полагался, а жаль...

«НО ТЫ ДОМОЙ С ПОБЕДОЮ БЕЖАЛ...»
Классы азартно и непрерывно состязались между собой по многим показателям. Главное, конечно, требовалось лучше учиться и меньше нарушать дисциплину с порядком. Учитывались также успехи в общешкольных затеях, вовлечённость в художественную самодеятельность, спортивные результаты, ну и, само-собой, активная жизненная позиция, правда, что это за позиция такая, приходилось всякий раз догадываться и фантазировать. Если честно, смысл формулировки мне до сих пор не ясен, но по-прежнему волнует.
Важным особняком стояли достижения в сборе макулатуры и металлолома. Один-два раза в году на школьном дворе зарождалась и вырастала до приличных размеров груда ржавого железного хлама, а бумажная добыча складировалась в сарайчике, вот никак не припомню, где он стоял, скорее всего, у горкомовского забора рядом с уличным (другого-то и не было) туалетом.
Ходили и по домам: «Бабушка-дедушка-дядя-тётя, нет ли у вас ненужного?», — но макулатуру всё же, преимущественно, тащили из своих жилищ. Каждая советская семья в обязательном порядке была подписана на пару-тройку газет из большого списка («Правда», «Труд», «Советская Россия», «Социалистическая индустрия», «Сельская новь», «Тамбовская правда», «Трудовая новь», «Советский спорт», «Футбол-хоккей», «Комсомольская правда», «Пионерская правда» и т.д.) и пару-тройку журналов («Огонёк», «Крокодил», «Наука и жизнь», «Вокруг света», «Работница», «Роман-газета», «Смена», «Ровесник», «Юность», «Мурзилка», «Весёлые картинки» и т.п.). Их прочитывали, что-то использовали в качестве туалетной бумаги (иной мы не знали), а что-то аккуратно подшивали, складировали, хранили. Естественно, периодически приходилось избавляться от старых залежей, освобождая место для новых. Тут-то и поспевали охочие пионеры и комсомольцы. Лично у меня был ещё заветный адресок — городская типография на Комсомольской улице, где моя дорогая мамочка Нина Борисовна работала корректором, и откуда «в страду» я гарантированно уносил пару мешков с бумажными обрезками.
Металлический же лом подбирали на улицах, во дворах, в скверах, на пустырях и ещё там, где он «плохо лежал». Как-то во время очередного «железо-бумажного» рейда мы заглянули на территорию хлебозавода рядом с Церковью в Безбожном переулке (уже ставшем, наверное, к тому времени Куйбышевским проездом) прямо напротив школьных ворот. Пекарня доживала на старом месте последние денёчки, так как меняла адрес на теперешний. По случаю переезда всё было распахнуто настежь, охраны никакой не наблюдалось, да и сторожить-то уже было вроде нечего. Лишь в одном углу под забором громоздились довольно ржавые железяки неочевидного назначения с колёсами, благодаря коим наша бригада немедленно перекатила всю неподъёмную груду на школьный пункт приёма вторсырья, и разом вырвалась на 1-е место, недосягаемо обогнав всех друзей-соперников. Увы, торжество продлилось недолго, хозяева спохватились и оказалось, что злополучные дряхлые тележки представляли собой непреходящую хлебопекарную ценность. На следующий день совсем не так бодро и радостно, как накануне, мы оттащили свою незаконную добычу к её законному месту, по ходу лишившись и лидерства в конкурсе...

1969 г. В городе-герое Волгограде. Слева направо: Оля Ульянова, Таня Мартынова, Нина Свищ, Галя Руди, Галя Лазуткина, Вера Мартынова, Юра Колеров, Таня Макеева, Серёжа Желтов.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

В комнате на стене среди других висят фотографии Николая Николаевича и Ильи Николаевича Желтовых — старших братьев моего отца, рядовых солдат, отдавших свои жизни за ту Победу.

На фото: Николай Николаевич, Илья Николаевич.

Илья был призван первым. Во время Финской войны ему на линии Маннергейма досталось несколько суток ползать в снегу на морозе. Смертельно простудился, болел. Умер дома в городе Рассказово Тамбовской области в 1942-м, дожив лишь до 23 лет.
Николай в начале Великой Отечественной служил на Дальнем Востоке, и случился у него там заворот кишок. Вполне возможно, что таким образом «аукнулось» угощение столярным клеем в страшно голодном 33-м. Дядьку комиссовали и отправили домой. Через некоторое время он снова оказался в армии. Обслуживал технику на аэродроме в соседнем городе Кирсанове. Повторно комиссовали. А потом призвали в третий раз. Уже в действующую армию. Участвовал в прорыве блокады Ленинграда. Потом Белоруссия, Польша. Сохранились три письма с фронта. Вот несколько строчек из последнего:
«Здравствуйте многоуважаемые родители Мама, Папа, братья: Виктор, Петр, сестра Рая, зять Тихон Павлович и их дочка Алечка... Погода здесь в бывшей Польше стоит хорошая: то идет дождь, а после тепло. Мы прошли около 800 км и везде урожай хороший... Но ничего кончится буйное время, и тогда вернусь домой и заживем счастливой жизнью... Мама тебя я прошу береги свое здоровье. Ведь мама ты должна за нами еще пожить, а то ведь отдыха ты еще не видала... Обо мне не беспокойся. Меня, ты знаешь, не возьмет ни снаряд, ни пуля... Целую, целую, целую...».
Письмо шло быстро — около двух недель. 4 сентября 1944 года его получили дома. Именно в тот день дядя Коля погиб в бою под Белостоком. Ему было 22 года.

Дорогие мои навечно молодые дядьки! Помнят вас земляки! Красивый памятник поставили в центре города напротив Церкви. Там на поминальных плитах в славной компании среди 67 однофамильцев-родственников Желтовых есть и ваши имена.
С ПРАЗДНИКОМ, РОССИЯ!