Каждый день в детской случались необыкновенные происшествия. То вода из стаканчика прольется на ковер, то шторка оборвется и накроет девчонок с головой, то Катина любимая записная книжка с розовыми листочками окажется у Малинки под подушкой. Но это было бы еще ничего, да вот в чем беда: пока мама самоотверженно спасала ковер или штору, девочки начинали выяснять, кто же все-таки виноват, ведь не бывает же, в самом деле, чтобы все происходило само собой. И получалось у Малинки, что виновата Катя – старшая сестра. А у Кати получалось – что маленькая Малинка. И обе свою правоту доказывали: кричали, визжали, кулаками махали, а бывало, что и кусались. И вроде хорошее дело – разобраться, что же произошло, а результат всегда один: обе сидят в слезах, обе дуются, а мама с бабушкой сидят на кухне, вздыхают и пьют валерьянку.

Дальше – больше. Стали по два раза в день неприятности в детской случаться. И уже не вода на ковер проливается, а краска на дневник. И не штора падает, а горшок цветочный. Земля по всей комнате рассыпана, осколки даже в коридор вылетели. Папа мимо проходил, заглянул в комнату к дочкам:

- О, - говорит, - да у вас тут уже картошку пора сажать!

Мама с тряпкой, с веником прибежала, все притерла, подмела. Девочкам-то некогда: они делом заняты – сидят обижаются друг на друга.

Через неделю до того дошло, что ни часа без крика не проходит. Портфель Катин из окна вывалился, у Малинкиной куклы Насти туфли потерялись, из пульта от телевизора пропали батарейки, библиотечная книжка разорвалась. И крики, и драки.

Кот спрятался на шкаф. Папа пошел на улицу искать портфель. Бабушка слегла. Соседи заволновались.

У мамы руки опустились:

- Что делать, - говорит бабушке, - ума не приложу. Только я ногу за порог – они уже сцепились. Жизни никакой нет.

- Ты поговори с ними, - советует бабушка, - что же у них за обиды-то друг на друга. Все им поровну покупаешь, никого не обделяешь. И приласкаешь, и побалуешь обеих. И ругать-то их не ругаешь толком, а если уж и достанется за дело, то обеим одинаково. И тебе конфетки, и тебе цирк, и тебе катания всякие…

Отвела мама Катю в сторонку, посадила рядышком:

- Доченька, ну что случилось? Вы с Мариночкой всегда дружили. А как ты ее любила! Помнишь, как ее из роддома привезли? Ты как увидела ее – и давай в ладоши хлопать, рассмеялась! А потом все подходила к кроватке и спрашивала: «Мама, а когда она подрастет? Мы будем играть». А помнишь, как ты ее учила в кроватку залезать? А как вы песни пели весь вечер, а потом уснули прямо на паласе? А когда она простудилась, а ты ей рисовала солнышко для прогревания?

- Ага, - мрачно отвечает Катя. – Я помню. Настю-то мне на день рождения подарили, а теперь это Малиночкина дочка, она с ней даже спит! Розовая блузка еще мне налезала, а вы ее уже Малиночке вашей отдали. Она у меня дневник прочитала и всем рассказала, что я хочу на крышу залезть. А я, может, и не хотела, это я нарочно написала, а вы меня в кино не взяли из-за этого! И вообще она чуть что - сразу орать. Я еще до нее докоснуться не успела, а она уже визжит, что ее убивают. А портфель мой кто с подоконника спихнул – Карлсон, что ли? Она в следующий раз и меня спихнет.

- Катя, детка, - пугается мама, - да что ты говоришь? Да разве так можно? Вы же сестренки, мы вас обеих так любим…

Но Катя и слушать не стала, пошла в свою комнату. Не успела зайти, там Малинка закричала: обнаружилось, что она весь разговор подслушивала, за что и получила от старшей сестры по шее. Прибежала к маме, забралась на колени:

- Мама, - всхлипывает, - меня Катька ненавидит, и вы все тоже. Вы меня в музей не пустили, а Катька была. И вы мне ничего не покупаете. И таблетки меня пить заставили, а они горькие – а Катька не пила!

А мама сама чуть не плачет:

- Милая моя, но ведь Катя с классом в музей ходила. Ты будешь учиться в четвертом классе, и вы тоже пойдете. И все мы тебе покупаем. А таблетки врач прописал от кашля. Катя-то не кашляла, зачем ей-то их пить?

Но Марина уже убежала к себе, бросилась на кровать и зарыдала. А Катя на своей кровати рыдала. Так они и рыдали весь вечер. Папа с портфелем с улицы пришел. Кот со шкафа спустился. Соседи за стеной примолкли. Бабушка встала с дивана, пошла в детскую.

- Что же вы, мои милые, сырость-то разводите? – спрашивает. – Лягушки заведутся. Вот я сейчас лежала и вспоминала. И вспомнила я одну историю.

Жили-были два брата.

- А как их звали? – высунула из-под подушки мокрый нос Малинка.

- Степан и Митрофан.

- Что за имена такие, - буркнула Катя, отворачиваясь от стены.

- Ну, какие времена, такие и имена, - в рифму сказала бабушка. – Давно это было, и имена старинные. Жили они в одном селе, в одной семье. Родители их любили, уму-разуму учили. Да вот только казалось Митрофану, что Степана они любят больше. Дают им по прянику, а Митрофан думает – у брата пряник слаще. Купят им штаны, а Митрофан думает – у брата штаны красивее. И завидовал он Степану черной завистью.

Время шло. Выросли братья. Степан решил себе дом построить, от отца отделиться. Митрофан позавидовал, тоже решил отделяться. Поехал Степан в лес деревья для избы выбирать – и Митрофан поехал. Степан выбрал дерево и рубит, а Митрофан ходит вокруг и завидует, кажется ему – нет другого такого дерева, самое хорошее брат себе заграбастал.

Нарубил Степан деревьев, поставил сруб, а Митрофан все лето так и прошатался без пользы. На другой год построил себе Степан дом, выбрал невесту – жениться задумал. А Митрофану тоже жениться охота, да вот незадача: думает он, что брат самую лучшую девушку сосватал, зависть его разбирает – хотел бы такую же умницу да красавицу, да точно такой же нету. Так и остался холостым.

Пошли у Степана детишки. Подросли – стали родителям по хозяйству помогать. Дом у него – полная чаша, и корова есть, и лошадь, яблоки в саду зреют, в палисаднике цветы цветут.

А Митрофан один-одинешенек живет, ночами не спит: все припоминает, как все у брата складно да ладно, да завидует – почему у него-то не так.

Жил Степан жил, да всю жизнь свою прожил. Проводили его в последний путь взрослые сыновья и дочери с внуками и правнуками (Митрофан всю дорогу завидовал, как их много). Пришли с кладбища, все разошлись по домам. А Митрофан сел на скамеечку под окошком, да и задумался: что же делать-то теперь – завидовать-то больше некому! Хотел вспомнить свою жизнь, а вспоминать и нечего: не было у него жизни, одна черная зависть родному своему брату. Так он там и сидит, говорят, до сих пор. Все пытается понять, куда пропали бесследно его молодые годы и как жизнь его пролетела. Так и сидит…

Замолчала бабушка, послушала – ровное сопение с двух сторон доносится. Уснули, что ли? И сказку, значит, не дослушали… Вышла из комнаты, выключила свет, дверью скрипнула, а сама стоит и слушает, что дальше будет.

Через минуту раздалось с Катиной стороны шуршание – шоколадку разворачивает, припрятанную, чтобы съесть в одиночку. С Маринкиной кровати  – тяжелый и долгий вздох. Тишина. Потом «шлеп, шлеп, шлеп» босиком по полу.

- На вот, ешь… А то будешь потом всю жизни завидовать… До старости…

- Спасибо…